Автор: Anonim53
Пейринг: СС/ГГ
Рейтинг: R
Размер: макси
Жанр: Драма/Романс
Категория: гет
Саммари: Путь к себе долог и сложен. Особенно, если кто-то все время сбивает с пути. Особенно, если ты сам.
Предупреждение: AU относительно эпилога,
Отказ от прав: Все не мое, беру поиграться, верну по первому требованию
Комментарий: кусачая муза и идейный вдохновитель - crazy belka28
Лежит:
на Сказках
на Хогнете
на САСе
на ТТП
читать дальше
Глава 1.
Она здесь. Ее не было больше четырех месяцев, и я, честно говоря, чудовищно соскучился. И, наверное, даже рад. Я слышу неровное дыхание и понимаю, что она на расстоянии вытянутой руки. Забавно, но это все еще волнует меня. В кромешной темноте ни черта не видно, но я привык и не трачу время на поиски света. В нетерпеливом предвкушении я протягиваю руку и касаюсь ее плеча. Она не отстраняется, но начинает дышать чуть чаще. Провожу рукой вправо – нащупываю узел галстука, с удовольствием касаюсь знакомой ткани и слегка затягиваю узел. Значит, сегодня она в школьной форме. Это хорошо. Я больше всего люблю ее в школьной форме, а весь последний год она являлась в каких-то невразумительных на ощупь маггловских тряпках. Еще два раз она была в вечернем платье: прошлым летом и совсем давно, года четыре назад. Собственно, тогда она пришла ко мне в первый раз, и то чертово платье запомнилось мне на всю жизнь. Это теперь я худо-бедно разобрался в происходящем и научился получать удовольствие от вывертов своего подсознания, а тогда вцепился в платье, как в последнюю точку опоры и никак не мог решиться его снять. Сейчас уже и не понимаю почему.
С этим проблем уже нет, но сегодня не хочется ее раздевать. Я стаскиваю заколку, стягивающую ее шевелюру, и волосы тяжелой, густой волной – хочется думать, что рыжей – падают на плечи. Она рефлекторно тянется поправить прическу, но я перехватываю руку. Я не могу ее видеть, и она никогда ничего не говорит, но я знаю, что она смотрит на меня с испуганным недоумением. И это будоражит, но будоражит исподволь, полузабытым воспоминанием. Не бойся, сегодня ничего страшного не будет. Я подношу маленькую ладошку к губам и начинаю целовать ее пальцы, тонкие, с обломанными ногтями и слабым привкусом чернил. Они настолько хрупкие, что иногда я поддаюсь искушению и ломаю их, наслаждаясь сдавленными стонами. Но не сегодня. Сегодня почему-то все по-другому. Пальцы у моих губ едва заметно дрожат, и все это так невероятно, так щемящее трогательно, что я больше не могу сдерживаться. Я разворачиваю ее к себе спиной, залезаю под юбку и на мгновение замираю, захлебнувшись от ощущений, когда прикасаюсь к влажной ткани маггловских хлопчатобумажных трусиков. Медленно стягиваю их до колен и нажимаю ей на поясницу, заставляя прогнуться. Кожа. Какая сладкая у нее кожа. Особенно, когда вот так – покрыта мурашками. Наматываю на левую руку галстук, правой задирая юбку еще выше, давая себе полный доступ к вожделенному телу. Ее трясет. Наверное, от смеси стыда и возбуждения. Это восхитительно. Закусываю губу, что не кончить раньше времени. Нетерпеливо расстегнув ширинку и стянув брюки вместе с бельем, я, наконец, приступаю к тому, чего желал столько времени.
Первое проникновение всегда самое важное. Я как будто возвращаюсь домой. Все многообразие ощущений сужается до жаркого, влажного, тесного. Я медленно двигаюсь в ней и чувствую, как она непроизвольно подается мне навстречу, словно пытаясь удержать меня в себе как можно дольше, и это так прекрасно, что хочется выть от счастья. Но нельзя. Она молчит – и я соблюдаю тишину. А я бы полжизни отдал за звуки своего имени из ее уст. А почему, собственно, нет… И вдруг я, опьяненный собственной смелостью, шепчу: «Пожалуйста». А через секунду теряюсь в оглушительном оргазме, еле разобрав тихое, на пределе слышимости «Се-ве-рус», которое она простонала в такт с судорожными сжатиями вокруг моего члена.
Прихожу в себя уже на полу. Она, судя по всхлипываниям, где-то рядом. Я смотрю в ее сторону и чувствую, как то темное и тяжелое, заставлявшее меня и здесь подчинятся заданным извне правилам игры, со времен нашей последней встречи безвозвратно исчезло. И я здесь, наконец, один. Не считая ее, конечно. Усмехаюсь, выхватываю из воздуха свою волшебную палочку и отчетливо произношу: «Lumos».
***
– Грейнджер?! – Я просыпаюсь от собственного крика. Оглянувшись по сторонам, немного успокаиваюсь – я в собственной спальне: из-под двери пробивается тусклый свет, а рядом не наблюдается ни одной полуобнаженной студентки с просительным взглядом. Мерлин, это омерзительно, в конце концов! Понимаю, что уснуть мне не удастся, выкарабкиваюсь из скрутившихся узлом простыней, привычном жестом накладываю очищающее заклинание, запахиваю халат и иду в гостиную. Сейчас около двух часов ночи, так что в лаборатории делать нечего. Не собираюсь же я на радостях заниматься темной магией. На столе вроде валялись какие-то незаполненные ведомости – как раз для них самое время. А перед глазам нагая Грейнджер. Мерлин, как же все-таки это гадко. Меня передернуло, и я углубился в бумаги.
Три час ночи - принимаюсь за учебный план на ноябрь. А перед глазами Грейнджер. Я отвратителен. Стар, похотлив и непрофессионален. Очень хочется напиться, но нельзя – завтра первое сентября, надо быть в форме. Проклятье. Ведь они же все здесь завтра окажутся. В камин этот план, все равно я там изобразил что-то неадекватное. Нахожу в баре зелье Сна-без-сновидений – Салазар с ней, с головной болью, но хотя бы высплюсь.
***
Нет, это невозможно. Меня и раньше раздражало, что гриффиндорский стол прямо перед преподавательским, но сейчас это просто невыносимо. Они еще и оглядываются на меня. Ну, с Поттером все понятно, он еще в больницу ко мне приходил, все в глаза заглядывал. Не знаю, что он пытался там найти, может, восхищение своим невообразимым геройством, может, еще что-то, но, видимо, не нашел, раз до сих пор смотрит, чудовище четырехглазое. Но она-то зачем оборачивается? Этот взгляд должен обозначать уважение? Да мне ни на кнат не нужно твое уважение, лучше б… Впрочем, неважно.
А почему все-таки именно она? Она же даже не симпатичная. Нет, ну симпатичная, конечно, но не более чем любая другая худенькая восемнадцатилетняя барышня. Даже за гриффиндорским столом есть поинтереснее. Та-а-ак. Они теперь все на меня смотрят. Всем столом. Кошусь вправо и вижу нетерпеливый взгляд МакГонагалл. Ах да, я же теперь новый преподаватель ЗОТИ и замдиректора. Хорошо хоть деканство оставили Слагхорну. Встаю, киваю, осматриваюсь - ну надо же, хлопают, все хлопают, даже с энтузиазмом. Что орден Мерлина первой степени с людьми делает… И эти тоже. Хлопают. Громче всех, пожалуй. Уроды.
Наконец дождался, пока закончили аплодировать. Громко, так чтобы услышала директор, жалуюсь на плохое самочувствие, демонстративно поправляю повязку на шее и наконец-то отправляюсь к себе. Головная боль непереносима. Ныряю в подготовленную заботливым эльфом постель и мгновенно отрубаюсь.
А там сон. И комната – все та же. Только теперь я еще и вижу. Это так странно, что я даже сомневаюсь, то ли это место. И ориентируюсь лишь благодаря слабому запаху соли и йода, из-за которого я в свое время прозвал эту комнату внутренним морем. Комната очень маленькая, но неожиданно светлая. И чистая. По крайней мере, тот угол, в который я уставился по прибытии. Я оборачиваюсь и застываю в бессильной ярости – посреди комнаты рядом с огромной кроватью, покрытой слегка потертым темно-зеленым бархатным покрывалом, стоит обнаженная Грейнджер и стыдливо прикрывается какой-то красно-золотой тряпкой. Проклятье. Увидев меня, она робко улыбается и делает неуверенный шаг по направлению ко мне. Тряпка сваливается на пол бессмысленной грузной кучей. Грейнджер, нет. Не хочу. Не надо. Немедленно прекратите. Гермиона, пожалуйста.
Я просыпаюсь. Надо же. Гермиона! Не ожидал от себя такого. Меня трясет. Выхватываю из-под подушки палочку, направляю ее на себя и тут же опускаю в бессилии: если это проклятие, то ему уже четыре года. За это время любое проклятие становиться необратимым и неснимаемым. Хотя не могу не признать, что раньше это проклятие было довольно приятным. Особую прелесть ему придавало то, что активизировалось оно не чаще раза в неделю. Остается надеяться, что оно выполнило свою месячную норму. Я закрываю глаза и вижу, как Грейнджер делает еще один шаг.
Просыпаюсь. Голова болит нестерпимо. Да пошло оно все к черту! По взмаху руки услужливо загораются свечи. Нахожу на тумбочке вместо зелья стакан, а он лопается у меня в руке. Кровь заливает полкровати. Мне больно, руку саднит и дергает – наверное, нерв задет. И я начинаю смеяться. Смеюсь я долго, с надрывом и хрипами, с заболевшей от частых сокращений диафрагмой. Потому что вижу в слабом свете прикроватной свечи, как багровое пятно на простыне неотвратимо приобретает форму стоящего на задних лапах льва. И выглядит этот бордовый лев в моей слизеринской спальне настолько феерически неуместно, что перестать смеяться я не способен. Сквозь смех я с трудом произношу заживляющее и очищающее заклятия, и даже уничтожаю первопричину, но не успокаиваюсь. Нащупываю все же флакон с зельем, аккуратно, стараясь не поперхнуться, вливаю его в конвульсивно сжимающееся горло. Тушу свет. На сегодня все.
***
И мне еще вчера что-то не нравилось? Вчера все эти ужасные дети были хотя бы далеко. Хотя какие они уже дети… Разве что их удручающий уровень интеллекта вполне может претендовать на звание детского. Так вот, это выдающееся сборище великовозрастных идиотов под названием специальный седьмой курс Гриффиндора в полном составе обозначилось у меня на уроке. Причем выгнать никого из них я не могу, поскольку ЗОТИ они все сдали на Превосходно. Увы. Единственное, что меня во всем этом радует – слово специальный в названии. Во всех известных мне маггловских школах специальными называли классы для дебилов и хулиганов. Меня лично непроизвольная искренность нашего директора умиляет. А хаффлпаффцев, восторженно взирающих на этих малолетних героев, судя по всему, нет. Что с них взять. Они еще тупее.
– Тема сегодняшнего занятия: наследственные проклятия. Не стоит путать наследственные проклятия с родовыми, о которых мы поговорим позже. Мистер Поттер, – смотрю на него в упор – сжался весь, явно собирается сдерживаться. Глазами своими зелеными смотрит как-то странно. Как будто ласково. Мило. Но настроение от этого безвозвратно пропало, – будьте добры, проявите чудеса аккуратности и сообразительности, обеспечьте меня полным списком учеников вашего специального курса. По досадной случайности я оказался его лишен.
Настроения нет совсем. Голова болит, но как-то необычно – раздражаться на окружающих не хочется, только исчезнуть. Желательно навсегда. Все идет своим чередом, класс старается быть по возможности незаметен, и я даже немного расслабляюсь, как краем глаза замечаю какое-то совершенно лишнее движение. Ну да, конечно. Грейнджер. Руку тянет. Вы что, думаете, что после всего этого я захочу вас еще и в реальности воспринимать? Но рука не исчезает. Наоборот, с ужасающей монотонностью начинает покачиваться, приковывая к себе мое внимание. Надо что-то делать.
– А, мисс Грейнджер. Вы, видимо, хотите задать вопрос? И вероятно считаете, что, прошлявшись непонятно где целый год, имеете полное право отвлекать более ответственных и сознательных учеников от учебы? – а смешно она выглядит, молчащая, но с раскрытым ртом. – На вашем месте я бы уделил больше времени и сил компенсации вашего прогула, чем бесконечному привлеканию внимания к своей более чем скромной персоне. И да. Десять баллов с Гриффиндора за попытку срыва учебного процесса.
Рука опускается. Вот и славно. Оглядел класс – все опустили глаза и пытаются слиться с интерьером. Поттер пытается смотреть одновременно возмущенно и уважительно. Это даже не забавно. Останавливаю взгляд на хаффлпаффке со сложнопроизносимым именем. Говорят, она приехала откуда-то с северо-востока – там у всех такие имена. Смотрит на меня, но не нагло, а вполне адекватно, с даже слегка преувеличенным вниманием. Все-таки я вчера был прав, Грейнджер далеко не самая симпатичная. Продолжаю урок. Еще бы голова так не раскалывалась. А впереди целый день. Урок закончился. Перерыв. Новый урок. Обед. Уроки. Еще что-то – не помню. Ужин. Плохо настолько, что не пробивают даже дети, которые, как и раньше лишь жмутся к стенам при моем появлении, а не пытаются исчезнуть. Может, и зря не пытаются.
Вечером в комнате понимаю, что еще один такой день гарантирует мне пару лет жизни в минус. А у меня и так немного осталось. С зельем надо заканчивать. Я, безусловно, все понимаю и оставляю флакон рядом с кроватью, но надо попытаться справиться с собой. А поможет мне в этом последняя из довоенных запасов бутылка огденского.
Я пью прямо в постели, крупными глотками, не чувствуя ни вкуса, ни крепости, ни смысла. Пьянею неприлично быстро и с облегчением отставляю еще далеко не опустевшую бутылку. Слабак. Но речь сейчас не об этом. Выключаю свет – спать.
А там – опять сон. Опять та же комната. И вчерашняя Грейнджер, не удосужившись поднять безвкусную тряпку, продолжает идти ко мне. Я знаю, что делать, я научился, но открыв рот для унизительного «пожалуйста», с ужасом понимаю, что ничего не могу сказать. Грейнджер подходит все ближе, я пытаюсь отойти от нее, или хотя бы задержать ее наступление, но ноги не двигаются, а руки продолжают безвольно висеть вдоль тела. Мне страшно, даже жутко, и холодная ярость, копившаяся во мне последние несколько дней, наконец, прорывается, обнажая свою совершенную красоту и первобытную мощь. Я уже готов к вспышке стихийной магии, но вместо этого всего лишь вижу, как моя правая рука конвульсивно дергается и довольно сильно ударяется о стену. Черт. Чувствительность у меня сохранилась полностью. Больно. Сил на новый рывок больше нет. Да что же это за проклятое место! Сосредоточившись на боли, я пропускаю тот момент, когда Грейнджер оказывается рядом со мной. Мне не до нее, я пытаюсь понять что происходит, я не чувствую ни следа магии, только странное оцепенение, в котором тону, лишаясь возможности влиять на происходящее.
Мне плохо, я даже не удивляюсь особо, когда Грейнджер, встав на цыпочки и прижавшись ко мне невпечатляющей грудью, внезапно целует меня в щеку. Мало ли что приходит в голову проекциям. Она целует меня в губы. Я не удивлен, но озадачен. Она неловко клюет меня в шею. Я перестаю понимать что-либо. В каком-то безучастном оцепенении слышу скрип и понимаю, что она расстегивает пуговицы на рубашке. Краем глаза вижу, как она старательно расстегивает рубашку до конца и, после небольшой паузы, стягивает ее с меня, оставляя висеть на манжетах. Я в брезгливом недоумении осматриваю ее обнаженное тело прямо передо мной и с удивлением обнаруживаю, что что-то в этом есть. Ее пальцы, которые и на вид тонкие и очень-очень хрупкие, гладят настолько нежно, что это даже неприятно. Слишком напоминает щекотку. Но, как ни странно, затягивает. Я немного расслабляюсь. В конце концов, я ничего не мог сделать. Пальцы сменяют губы, быстро и бессистемно прикасающиеся к моей груди. Это тоже больше раздражает, чем возбуждает. Но почему-то все равно затягивает. Наконец, она касается губами моих сосков и трогает мой член сквозь ткань брюк. Да. Так гораздо лучше. Еще бы догадалась снять брюки с бельем – цены бы ей не было. Но она продолжает обходиться полумерами. Постепенно ее поцелуи становятся продолжительнее, она подолгу горячо и в то же время нежно облизывает выбранный участок шеи или живота. И мне становится как-то совершенно не важно, как именно она касается члена. Лишь одна мысль пульсирует в голове – что будет, если она так поцелует мой член. Представив это, я кончаю. Долго и безнадежно.
Прихожу в себя я уже наяву и в своей спальне. С отвращением очищаю простыню и иду в ванную освежиться. Смотрю в зеркало и вижу немолодого, похмельного урода, который кончил от вполне невинных поцелуев молоденькой студентки. Какая мерзость. Скоро буду онанировать на голые коленки и кончать секунд за двадцать. Старею. Ненавижу старость.
В страхе повторения я, наплевав на технику безопасности, выпиваю зелье и падаю спать.
***
А утром к головной боли добавляется похмелье. И день я не помню целиком. Кажется, я нахамил МакГоннагал, но не уверен. Или Поттеру, а МакГоннагал заступилась за героя. Или Грейнджер, а МакГоннагал... Впрочем, не уверен, что что-то подобное вообще имело место. Помню только, что директор как-то странно на меня смотрела. С другой стороны, ну мало ли как может начальник смотреть на своего подчиненного с темно-синими синяками под глазами. Я бы лично решил, что он сидит на зельях.
А я действительно сижу на зельях. На зато хоть один день засыпаю нормально. И, главное, сразу. Для проверки, конечно, окунаюсь в сон ненадолго, вижу Грейнджер и сразу назад. Без алкоголя это не так уж и сложно.
И пятница, наконец, оказывается цветной. Голова, конечно, болит, но… Вокруг меня ходят не мутные образы, а дети, они галдят, толкаются, страшно раздражают, но хотя бы живые. И еда в обед тоже… Ну не то чтобы вкусная, но хотя бы со вкусом. И все было бы хорошо. Я бы даже привык к такому режиму жизни, если бы не пробравшееся во время ужина к верхним слоям сознания воспоминание о том, что зелье Сна-без-Сновидений нельзя принимать пять дней подряд без необратимых последствий. Причем, если бы речь шла о здоровье – черт с ним, но речь шла о магии, а этим рисковать очень не хотелось.
А иначе. Нет. Иначе нельзя. Иначе получится, что все было зря, что я как был, так и остался полным ничтожеством. И зря Альбус в меня верил.
МакГоннагал, как и ожидалось, на месте – заполняет формуляры на первокурсников. При моем появлении она недовольно морщится, но тотчас же берет себя в руки.
– Северус, у вас что-то случилось? Может, чаю?
– Благодарю, не нужно. У меня срочное дело.
– Я вас слушаю.
– Я ухожу.
– Вы пришли ко мне в пятницу в восемь вечера сказать, что уходите? Вы взрослый человек, Северус, и вольны уходить, куда и когда хотите, но смею вам напомнить, что завтра педсовет и…
– Нет, вы не поняли. Я ухожу насовсем. Я увольняюсь.
– Северус, что у вас случилось? Давайте разберемся с вашей проблемой. Я заметила, что в последние дни…
– Простите, это не ваше дело. Я ухожу прямо сейчас и… Не смею вас больше задерживать.
– Но…
У МакГонагалл крайне глупый и растерянный вид, но меня это никоим образом не волнует. Я уже подхожу к камину, как сзади раздается негромкий, чуть хриплый со сна голос, моментально заставляющий меня остановиться и обернуться к столу:
– Постой, Северус. Минерва, ты не возражаешь, если мы поговорим наедине?
Сбоку слышится недовольное фырканье и звук захлопнувшейся двери, но я и не смотрю в ту сторону – портрет Альбуса заговорил со мной впервые со дня его появления.
– Присядь, мальчик мой.
– Я же просил не называть меня так! – даже радость от пробуждения Альбуса не может перекрыть раздражение от этого идиотского обращения. Я подхожу поближе и встаю около кресла.
– Как скажешь. Так почему ты хочешь уйти?
Участливость и тепло в его голосе навевают определенные воспоминания, и я начинаю злиться:
– Я, кажется, уже сказал, что это не ваше дело!
– Северус, успокойся. Я понимаю, что тебе тяжело видеть мисс Грейнджер, но это не повод бросать школу и Минерву в самом начале года.
– Что?.. Откуда?.. Альбус, причем тут мисс Грейнджер?
– Ну… Я предположил, что тебя может волновать человек, который сниться тебе по ночам. Северус, – Альбус поспешно добавляет, когда я уже тянусь за дымолетным порошком: – В этом нет ничего плохого.
– Вы вообще понимаете, о чем говорите? Я не знаю, откуда взялись эти ваши нелепые фантазии, но они ужасны сами по себе. Разве не вы мне всегда говорили, что подобное совершенно недопустимо?
– Не будь столь категоричен, мальчик мой. Бывают разные ситуации, разные люди, разные истории. Я не вижу ничего плохого в том, что в твоей жизни появится больше света и красоты.
Он издевается? Какие, к Мерлину, свет и красота? Или он уже забыл, какие сны с женским участием снятся мужчинам?
– Альбус, я не понимаю, о чем вы, и предпочел бы закончить этот бесполезный разговор.
Вовсе не об этом желал я с ним поговорить.
– Да, конечно. Но все же, подумай над моими словами.
– Здесь не о чем думать. Спокойной ночи, Альбус.
Откатившаяся, было, головная боль вновь напомнила о себе, и я уже вполне искренне желаю уйти. Зачерпывая дымолетного порошка, я слышу за своей спиной:
– И, Северус, не пугай так больше Минерву. Она уже не в том возрасте, чтобы легко переживать подобные стрессы.
Проглатывая привычное чувство вины, я шагаю в камин. И почему-то иду спать. А не собирать вещи.
В ту ночь мне ничего не снится.